Первая ночь в камере смертников

Из воспоминаний (рукопись отца)

Тяжелая дверь со скрипом медленно закрылась, загремел засов, звякнули ключи; на мгновение приоткрылся и вновь опустился глазок волчка...

Семь человек остались одни. Весь мир остался по ту сторону двери, и каждый из семи знал, что он  перешагнет за порог этой двери только для того, чтобы проститься навсегда с солнцем, с небом, со всем простором родной земли и с тем, что нам дано только единожды -со своей жизнью. Все были приговорены к расстрелу.

 Мир, в котором они должны были существовать в ожидании рокового часа заключался в камере размером ----- на -----; небольшое оконце, забранное тяжелой решеткой было огорожено еще и каменным козырьком, и от того дневной свет, пробивавшийся в камеру, казался грязным и серым, как и все, что окружало их здесь. Почти все помещение занимали 2-х ярусные нары. Двигаться можно было только в пределах 6-ти квадратных метров  и то на этой площади было еще 2 предмета, жизненно необходимых для существования - маленький столик для приема пищи и "параша " - сооружение для приема отходов этой пищи. Высоко, у самого потолка в отверстии стены под густой решеткой находилась лампочка, горевшая днем и ночью, чтобы надзирателю всегда можно было увидеть через глазок, что делается в камере.

Таков был их мир, мир, в который они были заключены - семеро заключенных смертной камеры №23 - семеро здоровых, нормальных, хороших советских людей. Все это было до того непонятно, дико, нелепо, что казалось просто нереальным. Казалось, что все это страшный бредовый сон, что стоит только закрыть глаза и затем открыть и перед ними окажется все то, что окружало их всего 2 месяца назад. Еще 2 месяца назад все они были командирами Советской армии, носили форму и оружие, командовали другими людьми и воспитывали их, ходили на командирские занятия и проводили их, были пружинками и винтиками сложного механизма N -ской артиллерийской базы.

Не всегда все ладилось между ними. Не всегда комиссар базы Мартыновский соглашался с начальником базы Клазером, не всегда четко выпонял приказы начальник мастерских Сергеев и нередко стоял в струнку перед Мартыновским техник Козенец, получая очередной разнос за опоздание на политзанятия. Не раз начальник планового отдела Порешнов рапортом докладывал начальнику базы о том, что помпотех Решетов не представил вовремя сводки о ходе работ или не дал заявки для составления оперативного плана. Доставалось от Клазера и самому молодому из семи – инженеру Бигу  (это либо кличка, которую он дает себе сам в этих записях, либо действительно его так называли между собой сокамерники- это мои замечания – В. Биллиг) и не всегда Биг считал, что доставалось правильно.

Еще 2 месяца назад каждый из них после службы возвращался домой в семью, к жене, детям; каждый в часы досуга предавался любимому занятию. Козенец – хоровому кружку, Клазер и коМ-ров (или поМ-ров – не разборчиво) готовили снаряжения и боеприпасы, чтобы в воскресенье спозаранок отправиться на охоту.

Теперь все это было отрезано, не было ни службы, ни семьи, ни досуга. Не было ни старших, ни младших по чину. Все были равны по приговору, все на лаконичном тюремном языке именовались “смертниками”.

Несколько минут стиснутые между нарами справа и спереди, стеной слева и дверью сзади все стояли в растерянности и молчании. Никто не хотел нарушать его первым.

-“Що хлопци, будэмо починаты” – сказал Козенец, привыкший так говорить участникам молодежного хора, которым он руководил. Никто не сдвинулся с места. И только когда Клазер сделал два шага и сел на нары, начали двигаться и рассаживаться остальные – нижние нары занимали более пожилые – Клазер, поМров ( не разборчиво), помпотех и Порешнов, “молодежь”- двадцати семи и двадцати восьми летние – Сергеев, Козенец и Биг разместились на верхних.

Началась первая ночь. Она не была страшной, эта ночь. Все знали, что в эту ночь и еще в две последующие можно спать спокойно, что никого не “выведут”- ибо их охраняли 72 часа жизни, данные для того, чтобы в Москву могло дойти прошение о помиловании.

Ах это прошение о помиловании! Никогда ни одному из них не давалось так тяжело писать такую маленькую бумажку.

Что же писать? Надо было чистосердечно покаяться в своей вине и просить не наказывать так страшно за эту вину, не отнимать жизнь, а помиловать...

Но каяться было не в чем, вины никакой не было и просить хотелось не помилования, а наказания тем, по чьей злой и преступной воле их, невинных людей, бросили сюда в эту тесную грязную камеру. А жить хотелось и нельзя было не использовать возможности ....( не разборчиво) этих 72 часов жизни.

Лихорадочно работавший мозг подсказал, наконец, такие слова, которые можно было написать, чтобы остаться честным перед собой и перед родиной и соблюсти какую- то требующуюся форму ”прошения ” – Прошу ...( не помиловать, о нет, не могу, не могу так писать!)... прошу сохранить жизнь, чтобы доказать свою преданность родине... Так или почти так написал каждый...

Криво поморщился начальник тюрьмы, читая такие строчки, но все же “прошение” принял и послал по адресу высокого правительственного органа.

Да, эта первая ночь была не страшной. И все же уснуть никто не мог. Перед каждым  ( на этом записи обрываются- не понятно, когда они были написаны, предполагаю, что примерно в 60-е годы, и что помешало ему их продолжить...)

А вот еще одна запись:

Биг! Кто это?  Вот прочти... И начальник тюрьмы протянул маленькую измятую бумажку. На ней неровным разбегающими огромными ( видно писать очень торопились) карандашом было написано несколько слов: Не волнуйся, будут пересматривать, у тебя родился сын, назвали Владимиром.

..... ... .....(не разборчиво) Но он сразу узнал ее. Ну конечно это была она .... .... .....(не разборчиво)  его всегда .. .... .....(не разборчиво) заменившая ему мать, воспитавшая его т. Роза...

-“Прочли... отдайте.... (не разборчиво) т. Зофим (не разборчиво) записку и, пряча  куда-то в сторону почему-то повлажневшие глаза, быстро вышел.

А в камере уже не было грязных стен и тусклого света. Сюда ворвалась жизнь. Здесь играло солнце, расцвели улыбки на серых лицах, а у Бига капали слезы, слезы, которых он не пытался сдерживать и вытирать.